Начало

Автор: Никулин Юрий Анатольевич

Утро двадцать пятого марта семь тысяч сто восемьдесят восьмого года (4 апреля 1680 года) от сотворения мира Чусовская слобода встретила мелодичным размеренным звоном колокола небольшой деревянной церкви Георгия Страстотерпца, недавно поставленной на скалистом отвесном берегу реки Чусовой с внутренней стороны прочного лиственничного  тына  с двумя сторожевыми башнями, несколько лет назад превратившего слободу в небольшую крепость.

Звон мягко разливался над рекой, приветствуя день Благовещения.

Двое крестьян — чернобородый широкоплечий мужик лет тридцати пяти и юноша не более пятнадцати лет, едущие в слободу из деревни Крылосово на телеге с впряженным в нее крупным мерином, встреченные этим приветственным звоном в версте от церкви, слезли с телеги и перекрестились двоеперстно. После чего продолжили путь уже пешком: весна в этом году выдалась ранняя и удивительно теплая, грязь высохла, не успев появиться, и идти по сухой, не разбитой на колеи дороге было одно удовольствие.

— Ну, а дальше-то что, дядя Евсей? – спросил, возобновляя прерванный разговор, юноша.

— Дальше-то? – отозвался, задумчиво посмотрев на медленно плывущее в высоком небе небольшое белое облако, Евсей.

– А дальше разошлись, Васятка, наши с казаками дороги в разные стороны. Потому как весть до нас дошла, что вместе с Разиным сатана Никон идет. Струг свой черным бархатом обил, как будто и без того не знают люди, что у него душа черна.

Тут Евсей сделал паузу, которой не замедлил воспользоваться любознательный Васята:

— Дядя Евсей, так ведь Никон-то – антихрист, как же Разин-то его к себе взял?

— Мы тоже было засумлевались, да как раз в это время один крещеный казак посватался к старостиной дочке. Мы седмицы в этом селе не простояли, а они уже слюбиться успели.

Попа в селе нет – сбежал, узнав, что разинцы идут. Казак-то этот и брякнул: «Поженимся по нашему обычаю: обойдем вокруг вербы». Тут нашему сомнению и пришел конец: точно Никон при войске. И Разиным завладел, и на остальных порчу наводит, раз даже крещеный казак в ересь впал.

Староста хоть казаков и боялся, а тут накрепко встал:

«Не будет на то моего родительского благословения! Ровно нехристи мы, что ли!».

Казаки было его пугать, но тут мы заступились – не отдавать же, в самом деле, девку на поругание. Ну, а как было нас числом гораздо поболе казаков, вооружаться против нас они не стали, сели на коней да и уехали. Тот только казак развернулся еще да крикнул, что всех на колья посажает, ну да ведь кто этого дожидаться будет! Сразу же и собираться начали; солнце еще высоко стояло, а мы уже с места снялись, и вся деревня за нами; скарб какой был – на телеги погрузили, коров в стадо согнали, и на Вятку подались. Два дня с ночью почти без отдыха шли, только когда совсем уже обессилели – привал сделали; и то не на всю ночь: до рассвета еще далеко было, как снова в путь двинулись. Всё опасались, что казаки догонят, да Бог миловал – до Уржума в целости добрались. Ну, а там староста сказал стрелецкому голове, что мы верные царевы людишки, ушли от казацкого воровства всем селом, и просим приюта. Так вот и обелились мы с мужиками перед царским приказом-то. Ну, а вскоре там стали охотников набирать селиться на Каменном поясе. Так вот я тут и оказался. А тут уже с отцом твоим встретился, да и сработались, значит. Ну, и увидел, что он не любопытен да не болтлив. Потому и тебе сейчас про себя рассказал, что давно уже понял: ты в отца пошел —  не побежишь в судную избу «слово и дело» кричать.

— Спасибо на добром слове, дядя Евсей, — глаза Васяты смотрели серьезно, без заискивания, и Евсей, довольный, что не ошибся в этом пареньке, привлек его одной рукой к себе и коротко потрепал по копне длинных русых волос.

К слободе подошли уже в молчании, занятые каждый своими мыслями. На постоялом дворе, немного поторговавшись с приезжим из Верхотурья купцом, сбыли ему привезенную муку по 17 алтынов за мешок, и пошли в церковь.

Возле церкви им встретился таможенный дьяк Дмитрий Пазников, который, узнав крылосовцев, окликнул Евсея:

— Михайлов! Якушко Соколов не с вами случайно?

— С нами только мука его была, да уже сплыла, — весело отозвался Евсей.

– А что?

— Да грамоту вот государеву из Верхотурья доставили, что может он слободу ставить в том месте, про которое писал.

— Надо же, — неподдельно удивился Евсей, — ведь никто ж не верил, что его челобитная до царя-то дойдет, а уж что слободу ставить…

— До царя всё доходит! — сурово отрезал дьяк.

— Скажи Соколову, чтобы завтра к полудню ко мне пришел: о многом потолковать надобно.

На следующий день в слободской таможенной избе собрались Дмитрий Пазников, Яков Соколов, староста Григорий Леонтьев и поп Сава Федоров, без которого в слободе не решалось ни одного мало-мальски важного вопроса. Говорил Пазников. Говорил о том, что купцы повадились провозить товары из Сибири в Москву и обратно в обход Чусовской слободы, от чего таможенному сбору чинится недобор, и что положить конец этому взялся Якушко Соколов, которому государем Федором Алексеевичем указано на проезжем месте Чусовской и Арамильской слобод по реке Бисерти строить слободу и крестьян на льготных условиях прибирать и селить, а с иногородних торговых русских и ясачных людей взимать в государеву казну пошлину с рубля по гривне.

То, что садчиком государь назначает оброчного крестьянина Соколова, собравшихся не удивляло: дел государевых в округе немало, а из дворянского сословия на все про все лишь один боярский сын — Александр Ушаковский. Вот и формировалось уральское служилое сословие из людей любого звания, лишь бы умом не скудны были да службу верно несли.

— С людьми-то уже говорил? – спросил Пазников Соколова.

– Есть охотники с тобой ехать?

— Есть, ответил тот и начал перечислять, загибая пальцы: — Мишка, да Сенька, да Васька Ивановы, Филька Поваров, Микита Матафонов, Васька Стахеев, Кондрат Алексеев, Микитка Меньшиков, Евсей Михайлов, Игнат Титов да Васька Коновалов.

— Дельно, — кивнул головой Пазников. – Теперь о главном покумекаем.

Долго обсуждали, как и что будет делаться, какие средства на что нужны, и где их взять. Поп в беседу не встревал, лишь внимательно слушал. Когда все основные вопросы были разрешены, сказал Соколову:

— Вогулов в их вере не притесняй, но трудами своими обращай их сердца к Христу Вседержителю. Бог тебе в помощь.

Выходя из избы вместе с Соколовым, староста спросил:

— Мельницу свою Ивашке оставишь?

— Ему, — кивнул головой Яков.

— Думал было мельницу продать, а семью, как только двором обзаведусь, к себе вызвать, да  Омелька еще больно мал, пусть здесь живут, а там как Бог даст.

— Вот и правильно, — одобрил староста.

— Семью забрать на новое место завсегда успеешь, сперва сам обживись.

И застучали топоры в устье Пута. Лето на Урале короткое, до холодных осенних дождей многое надо успеть. Валили лес с раннего утра до наступления темноты, с короткими перерывами на кашу и отдых, поднимаясь по утрам с ломотой в поясницах и суставах.

Соколов, проведший на распилке бревен восемь дней, последний из которых — даже не через силу, а на сверхчеловеческом напряжении, на сухом треске готовых сломаться костей, хотел все же дотянуть оставшиеся полтора дня до двадцать пятого мая, рассчитывая дать всем отдых в день Вознесения Господнего. Но, не удержав в непослушных руках комель очередной сосны, понял: отдыхать придется раньше. И устало махнул рукой, направляясь к своему шалашу на солнечной стороне поляны.

До наступления сумерек было еще очень и очень далеко, но крестьяне были настолько измотаны ежедневным тяжелым трудом, что ни один не усомнился: на сегодня — все. И побрели, волоча инструмент, по своим шалашам, шепотом благодаря Николая Угодника за нежданную поблажку.

Дозорных не выставляли: Яков, побывавший в прошлом году в слободе, находившейся верстах в тридцати вверх по течению Бисерти, знал, что вогулы с соседями не воюют, и пришедшим с миром колонистам опасаться нечего. Но оказалось, что кроме оседлых вогулов, в этих местах появляются и кочевые ватаги татар.

В предпоследний день весны к поставленным на поляне срубам прискакали семеро вооруженных луками всадников.

— Эй, русь! — обратился к побросавшим работу крестьянам один из них.

— Здесь наша земля, строить нельзя!

Соколов вышел вперед:

— На то грамота государева дадена, чтобы строиться с устья Пута по Бисерти вверх по обе стороны до Распаева ельника. Список с этой грамоты у меня в шалаше.

— А ты кто таков будешь? — и татарин направил коня в сторону Якова.

— Садчик я, Якушко Соколов. А ты кто?

Татарин остановил коня на расстоянии вытянутой руки от Соколова, сказал,  пропустив вопрос мимо ушей:

—  Давай сюда грамоту.

— Ишь, ловкий какой нашелся, — усмехнулся садчик. — «Давай.». Слезь с коня, назовись, тогда и разговаривать станем.

— Значит, не будешь грамоту казать? Значит, и нет её!

Соколов, пожав плечами, пошел к своему шалашу. Татарин приподнялся на стременах, прокричал стоящим перед ним крестьянам:

— Если не уйдете, всем худо будет!

И, развернув коня, поскакал прочь, увлекая за собой остальных всадников.

— Касейка это, из ясачных татар, — сказал, глядя вслед удаляющимся татарам,  Филимон Поваров.

— Он одно время в нашей слободе жил, да вместе с сыном пропал куда-то. Вон, значит, где объявились. Камыш-то с ним сейчас был.

— Беглый, значит, — проговорил в задумчивости не успевший далеко отойти Соколов.

— Так ему терять-то вроде нечего, отчего же сразу на нас не напали?

— Может, служит тут кому? А тот его послал просто попугать нас? — предположил стоявший с топором в одной руке и с тяжелым березовым колом — в другой Евсей Михайлов.

— Может, и так. А может, вида твоего разбойного испугались, — хохотнул Яков.

И поляна огласилась веселым смехом дюжины здоровых мужиков.

Несколько дней прошло в ожидании нового визита незваных гостей, однако татары больше не появлялись.

Посоветовавшись с Евсеем, Яков, взяв с собой Игната Титова, поехал в знакомую слободу. Там он узнал, что Касей со своей ватагой пришел сюда с Уфы несколько месяцев назад; в основном промышляет охотой, но не брезгует и конокрадством, на крестьян нападать не рискует – своя шкура дороже; словом, далеко не щука, так – мелкопакостный ершишко.

Все же Яков, в надежде получить огнестрельный припас, отправил отсюда челобитную на государево имя, в которой написал, что новая слобода подверглась нападению со стороны беглых татар, вооруженных ружьем и луками.

В обратный путь садчик двинулся во главе десятка крестьян, готовых переселиться на новое место и тем самым освободиться от налогового бремени на следующие три года.

Сидя бок о бок с Титовым на тряской телеге и глядя на медленно проплывающие мимо мохнатые ели, Яков вновь и вновь обращался мыслями к будущему своего детища, начало жизни которого было положено на том месте, где прошлым летом свежий задиристый ветер бросил ему в лицо мягкий кленовый лист.

(Продолжение следует)